Неточные совпадения
Не спало́ся господу Исусу,
И
пошел господь гулять по звездам,
По
небесной, золотой дороге,
Со звезды на звездочку ступая.
Провожали господа Исуса
Николай, епископ Мирликийский,
Да Фома-апостол — только двое.
Так, знаете, шел-шел и вдруг падает мертв, головою в землю… как бы сраженный
небесной стрелой.
— Замечательный акустический феномен, — сообщил Климу какой-то очень любезный и женоподобный человек с красивыми глазами. Самгин не верил, что пушка может отзываться на «музыку
небесных сфер», но, настроенный благодушно, соблазнился и
пошел слушать пушку. Ничего не услыхав в ее холодной дыре, он почувствовал себя очень глупо и решил не подчиняться голосу народа, восхвалявшему Орину Федосову, сказительницу древних былин Северного края.
О, это, конечно, было не то сошествие, в котором явится он, по обещанию своему, в конце времен во всей
славе небесной и которое будет внезапно, «как молния, блистающая от востока до запада».
— Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему
небесное!),
идет из кабака, а мы-то за ним: «Дедушка, дедушка! орешков!» — а он нас орешками и наделяет. Все, бывало, с нами возится.
— Дай-то Бог!
Пошли тебе Царица
Небесная!..
— Дай-то, Господи!
пошли вам Царица
Небесная! — хором благодарили Федотовы домочадцы.
—
Слава Богу, не оставил меня Царь
Небесный своей милостью! — говорила она, умирая, — родилась рабой, жизнь прожила рабой у господ, а теперь, ежели сподобит всевышний батюшка умереть — на веки вечные останусь… Божьей рабой!
— Ну, так я и знала! То-то я вчера смотрю, словно у него дыра во рту… Вот и еще испытание Царь
Небесный за грехи
посылает! Ну, что ж! Коли в зачет не примут, так без зачета отдам!
— В ученье! ну, дай ему Бог! Уж которого ты в ученье отдаешь,
пошли тебе Царица
Небесная! И дочек и сынов — всех к делу пристроила!
— Дай вам Бог!
пошли Царица
Небесная!
— Спасибо вам, сударыня!
пошли вам Царица
Небесная!
— Ну, теперь
пойдет голова рассказывать, как вез царицу! — сказал Левко и быстрыми шагами и радостно спешил к знакомой хате, окруженной низенькими вишнями. «Дай тебе бог
небесное царство, добрая и прекрасная панночка, — думал он про себя. — Пусть тебе на том свете вечно усмехается между ангелами святыми! Никому не расскажу про диво, случившееся в эту ночь; тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только поверишь мне и вместе со мною помолишься за упокой души несчастной утопленницы!»
«Свете тихий, святые
славы бессмертного отца
небесного…»
— Здравствуй, мир честно́й, во́ веки веков! Ну, вот, Олеша, голуба́ душа, и зажили мы тихо-о!
Слава те, царица
небесная, уж так-то ли хорошо стало всё!
Первому военачальнику повелевал я
идти с многочисленным войском на завоевание земли, целым
небесным поясом от меня отделенной.
За посудой его
посылаете; гоняете к прачке и равнодушно смеетесь над тем, что он ничего не делает и живет как птица
небесная, только для того, чтобы служить вам?
— Это я их, должно быть, в те поры простудил, как в первый холерный год рекрутов в губернию сдавать ездил, — рассказывал он. — Схватили их тогда наускори, сейчас же в кандалы нарядили — и айда в дорогу! Я было за сапожишками домой побежал, а маменька ваша, царство
небесное, увидела в окошко да и поманила: это, мол, что еще за щеголь выискался — и в валенках будешь хорош! Ан тут, как на грех, оттепель да слякоть
пошла — ну, и схватил, должно полагать.
"Отвещал ей старец праведный:"Ты почто хощеши, раба, уведати имя мое? честно имя мое, да и грозно вельми; не вместити его твоему убожеству; гладну я тебя воскормил, жаждущу воспоил, в дебрех, в вертепах тебя обрел —
иди же ты, божья раба, с миром, кресту потрудися! уготовано тебе царство
небесное, со ангели со архангели, с Асаком-Обрамом-Иаковом — уготована пища райская, одежда вовеки неизносимая!"
По молитве ее в лесу место очищается; стоят перед нею хоромы высокие, высоки рубленые, тесом крытые; в тех хоромах
идет всенощное пение; возглашают попы-диаконы
славу божию, поют они гласы архангельские, архангельские песни херувимские, величают Христа царя
небесного, со отцем и святым духом спокланяема и сославима.
Погляди-ка, озеро: что за великолепие! истинно
небесное! рыба так и ходит; одну осетрину покупаем, а то ерши, окуни, караси кишмя-кишат: и на себя и на людей
идет.
— Да как завел меня туда господь, — продолжал он, — эх, благодать
небесная, думаю! По сиротству моему произошло это дело, так как в нашей судьбе совсем нельзя без вспомоществования. И вот, верьте богу, сударь, себе в убыток, наказал господь за грехи: за махальницу, да за хлопотницу, да за дьяконов чересседельник всего только двенадцать рублев приобрел. Николая Угодника подбородник, чистый серебряный, задаром
пошел: симилёровый, говорят.
— Как же не понять, помилуйте! Не олухи же они царя
небесного! — горячился Иван Петрович. — И теперь вопрос, как в этом случае действовать в вашу пользу?.. Когда по начальству это
шло, я взял да и написал, а тут как и что я могу сделать?.. Конечно, я сегодня поеду в клуб и буду говорить тому, другому, пятому, десятому; а кто их знает, послушают ли они меня; будут, пожалуй, только хлопать ушами… Я даже не знаю, когда и баллотировка наступит?..
— Пробори меня, царь Саул! — говорил он, отбирая в сторону висевшие на груди его кресты, — пробори сюда, в самое сердце! Чем я хуже тех праведных?
Пошли и меня в царствие
небесное! Аль завидно тебе, что не будешь с нами, царь Саул, царь Ирод, царь кромешный?
То не два зверья сходилися, промежду собой подиралися; и то было у нас на сырой земли, на сырой земли, на святой Руси; сходилися правда со кривдою; это белая зверь — то-то правда есть, а серая зверь — то-то кривда есть; правда кривду передалила, правда
пошла к богу на небо, а кривда осталась на сырой земле; а кто станет жить у нас правдою, тот наследует царство
небесное; а кто станет жить у нас кривдою, отрешен на муки на вечные…“
После душной ямы, после судов, кандалов и палок бродят они по всей своей воле, где захотят, где попригляднее и повольготнее; пьют и едят где что удастся, что бог
пошлет, а по ночам мирно засыпают где-нибудь в лесу или в поле, без большой заботы, без тюремной тоски, как лесные птицы, прощаясь на ночь с одними звездами
небесными, под божиим оком.
Свет
небесный воссияет,
Барабан зорю пробьет, —
Старший двери отворяет,
Писарь требовать
идет.
Нас не видно за стенами,
Каково мы здесь живем;
Бог, творец
небесный, с нами,
Мы и здесь не пропадем.
и т. д.
Сидит грозен бог на престоле златоогненном,
Предстоять ему серафими, херувими, светли ангели,
День и ночь всё поють они да
славу богу вечному.
А как просить царя-то
небесного о милости грешникам,
Со стыда в очи грозные, божий, поглядеть не решаютьси…
— А глаза?.. И мир, и любовь, и блаженство… В них для меня повернулась вся наша грешная планетишка, в них отразилась вся
небесная сфера, в них мелькнула тень божества… С ней, как говорит Гейне,
шла весна, песни, цветы, молодость.
Около Думы народ.
Идет заседание. Пробрались в зал. Речь о войне, о помощи раненым. Какой-то выхоленный, жирный, так пудов на восемь, гласный, нервно поправляя золотое пенсне, возбужденно, с привизгом, предлагает желающим «добровольно положить живот свой за веру, царя и отечество», в защиту угнетенных славян, и сулит за это земные блага и царство
небесное, указывая рукой прямой путь в
небесное царство через правую от его руки дверь, на которой написано: «Прием добровольцев».
Бывало, когда он вздумает потешиться и позвонить в колокола, — а он, царство ему
небесное! куда изволил это жаловать, — то всегда
пошлет меня на колокольню, как ближнего своего стряпчего, с ключом проведать, все ли ступеньки целы на лестнице.
Вы знаете, как промысел
небесныйЦаревича от рук убийцы спас;
Он
шел казнить злодея своего,
Но божий суд уж поразил Бориса.
Димитрию Россия покорилась;
Басманов сам с раскаяньем усердным
Свои полки привел ему к присяге.
Димитрий к вам
идет с любовью, с миром.
В угоду ли семейству Годуновых
Подымете вы руку на царя
Законного, на внука Мономаха?
— Ничего-о! — слышал Илья скрипучий голос Еремея. — Ты только одно знай — бог! Ты вроде крепостного у него… Сказано — раб! Бог твою жизнь видит. Придёт светлый день твой, скажет он ангелу: «Слуга мой
небесный!
иди, облегчи житьё Терентию, мирному рабу моему…»
— Ну что ж? — перекрестясь, строго сказал буфетчик. — Царство
небесное! Хороший был старичок, между прочим…
Пойду… погляжу… Илья, ты побудь здесь, — понадобится что, прибеги за мной, — слышишь? Яков, постой за буфетом…
Я ль не молила Царицу
Небесную?
Я ли ленива была?
Ночью одна по икону чудесную
Я не сробела —
пошла...
Вспомнила! ноженьки стали,
Силюсь
идти, а нейду!
Думала я, что едва ли
Прокла в живых я найду…
Нет! не допустит Царица
Небесная!
Даст исцеленье икона чудесная!
Я осенилась крестом
И побежала бегом…
Сила-то в нем богатырская,
Милостив Бог, не умрет…
Вот и стена монастырская!
Тень уж моя головой достает
До монастырских ворот.
Я поклонилася земным поклоном,
Стала на ноженьки, глядь —
Ворон сидит на кресте золоченом,
Дрогнуло сердце опять!
— Да так, просто. Думаю себе иной раз, сидя за мольбертом: что он там наконец, собака, делает? Знаю, ведь он такой олух царя
небесного; даже прекрасного, шельма, не понимает;
идет все понурый, на женщину никогда не взглянет, а женщины на него как муха на мед. Душа у него такая кроткая, чистая и вся на лице.
Василиса Перегриновна (оглядывается во все стороны и садится на скамейку у ног Уланбековой). Кончила я, благодетельница, вчера свою вечернюю молитву творцу
небесному и
пошла по саду погулять, благочестивыми размышлениями на ночь заняться.
— Одно жаль, — сказал он, — не в нашей русской вере помер! Говорил я ему еще накануне смерти: окрестись, говорю, Карл Иваныч! Вспомни, куда ты
идешь! По крайности, в царство
небесное попадешь! с людьми будешь!
— Нет, у нас площадь
слава те господи! Храни ее царица
небесная! С тех пор как Губошлепов университет этот у нас завел, каждый божий день студентов с метлами наряжаем. Метут да пометывают на гулянках! Одно только: монумента на площади нет! А уж как гражданам это желательно! как желательно! Просто, то есть, брюхом хочется, чтоб на нашей площади конный статуй стоял!
— Так без погребения и покинули. Поп-то к отвалу только приехал… Ну, добрые люди похоронят. А вот Степушки жаль… Помнишь, парень, который в огневице лежал. Не успел оклематься [Оклематься — поправиться. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)] к отвалу… Плачет, когда провожал. Что будешь делать: кому уж какой предел на роду написан, тот и будет. От пределу не уйдешь!.. Вон шестерых, сказывают, вытащили утопленников… Ох-хо-хо! Царствие им
небесное! Не затем, поди,
шли, чтобы головушку загубить…
—
Пойдем, Рославлев. Мы досыта наговорились о
небесном, займемся-ка теперь земным.
И все
идет,
идет какое-то все ближе уяснение, и, наконец, разражается огненной молоньею и гремит
небесной грозою.
Так и
шло время. Свыклась Настя с Крылушкиным и Митревной и была у них вместо дочери любимой. Все к ней всё с смешком да с шуточкой. А когда и затоскует она, так не мешают ей, не лезут, не распытывают, и она, перегрустивши, еще крепче их любила. Казалось Насте, что в рай
небесный она попала и что уж другого счастья ей никакого не нужно.
— Мать царица
небесная! Вот напасть-то на мою головушку бедную, — проговорила Настя, вздохнув, и, пожав плечами,
пошла опять своей дорогой.
Из иной страны чудесной,
Людям в горести помочь,
Нас на землю царь
небесныйПосылает в эту ночь;
Принести живое слово,
Жатвы все благословить,
Человека к жизни новой
Ободрить и укрепить!
— Ишь, валится… Штыком заденешь, че-ерт! — сердито кричит он, отклоняясь от штыка упавшего солдата, который чуть не попал ему острием в глаз. — Господи! Царица
Небесная! За что ты на нас
посылаешь? Кабы не живодер этот, и сам бы, кажись, упал.
Бутон (прислушивается, ставит корзину на пол). Странно. (Снимает башмаки, крадется к двери, слушает.) Ах разбойник!.. Но, господа, я здесь ни при чем… ничего не видел, не слышал и не знаю… Царь
небесный, он
идет! (Скрывается, оставив на полу корзину и башмаки.)
Назад в Россию пешком
шли; и помню, плывем мы на пароме, а я худой-худой, рваный весь, босой, озяб, сосу корку, а проезжий господин тут какой-то на пароме, — если помер, то царство ему
небесное, — глядит на меня жалостно, слезы текут.
Лизавете Васильевне случилась надобность уехать на целый месяц в деревню. Павлу сделалось очень скучно и грустно. Он принялся было заниматься, но, — увы! — все
шло как-то не по-прежнему: формулы
небесной механики ему сделались как-то темны и непонятны, брошюрка Вирея скучна и томительна. «Не могу!» — говорил он, оставляя книгу, и вслед за тем по обыкновению ложился на кровать и начинал думать о прекрасной половине рода человеческого.